1.
Справа от меня за придорожной канавой громко закричали: "- Держите! Держите его!". Вопль было пресёкся, но затем возобновился уже в иной тональности, с большею силой и каким-то истерическим надрывом: - "Ну же! Что вы там смотрите! Держите его, а то ведь уйдет!".
Меня пробрало любопытство и, остановившись, я стал гадать, что бы там могло быть? Не придумав ничего путного, я, стараясь не трещать мусором под ногами, аккуратно преодолел канаву и, раздвинув ветви, нырнул в кусты.
- Держите его! - Опять донеслось спереди. Я осторожно выглянул из кустов и ничего не увидел. Нет, вернее, что-то я, конечно, увидел - это был пустой покосный лужок с темной кромкой леса невдалеке и стожком сена, примостившимся в правом нижнем углу пейзажа. Разочарованный, я было хотел повернуться и громко хрустнул сухою веткой.
- Кра! - раздалось откуда-то сверху, посыпались труха и жухлые листья. - Кра, кра. - Черная здоровущая ворона вылетела из кустов прямо над моей головой и сделала круг над лугом. - Кра!
Я затаился в неудобной позе, желая переждать суматоху. Хотя, если помыслить, кому я здесь нужен, тем более, что здесь и нет никого...
- Я его держу, - произнес вдруг глубокий скрипящий голос за моею спиной. - Держу. Давай-ка сюда.
Я рванулся, но ветви спутали мои руки и ноги, и чем больше я совершал резких и бесполезных движений, тем больше увязал в них.
- Давай-ка сюда. Брат, - удовлетворенно повторил тот же голос, и у меня поплыло перед глазами. Я попробовал встряхнуть головой, но это мне тоже не удалось.
"Всё равно - бред," - подумал я. - "Не может же стожок ездить по полю?".
- Кра! - раздалось где-то совсем
близко, и я отключился.
2.
Холодная вода стекала с макушки на подбородок. Одна противная бойкая струйка забежала за шиворот и теперь свербела промежду лопаток.
Я поднял голову и издал какой-то неопределенный звук. Меня сразу же подхватили под руки и, встряхнув, рывком поставили на ноги. Я оглянулся и увидел две сумрачные тени.
- Идем! - сказала одна из них. - Принцесса ждет!
- Что за принцесса?
- Шагай! - меня грубо подтолкнули в спину. - Ишь, как разговорился, будто в гостях.
Скрипучая дверь распахнулась, и я оказался в зале, уныло освещаемом горсткой свечей, расставленных у колонн на витых высоких подсвечниках. Зал был очень большой, по крайней мере боковые стены только угадывались, а потолка вообще не было видно.
Прямо передо мной оказался массивный трон, драпированный бархатной тканью, должно быть темно-бордового цвета. Но свет был настолько тусклым, что цвет скрадывался, и материя казалась почти черной.
На троне сидела тонкая фигурка, вся в черном - уже действительно в черном. Ее лицо было скрыто за густой черной вуалью, колышущейся в такт дыханию - несколько учащенно, что выдавало волнение тонкой фигурки. Золотистая полоска короны матово поблескивала над нею среди всеобщего сумрака.
Черная Принцесса подняла руку.
- На колени! - хрипло сказали сзади. Я же стоял столбом и, замирая, старался уловить под вуалью очертания юного и прекрасного лица. Но слишком густое перекрестье, хотя и притягивало и не отпускало взгляд, как липкая паутина, но и не приоткрывало полог над своей тайной.
- Имя! - тихим голосом потребовала принцесса. Я вслушивался в него, спеша хотя бы по голосу представить, как должна выглядеть его обладательница, и потому не сразу сообразил, чего от меня хотят.
- Мое имя? - переспросил я. - Но зачем оно вам?
- Имя! - повторила она более жёстко.
- Имя! Скажи имя! - загрохотало вокруг.
Я сдался. В конце концов, мое тупое упорство могло разозлить принцессу, а я все-таки надеялся, что когда-нибудь она откроет передо мной своё лицо. Не случайно же я оказался тут.
Зал захохотал. Казалось, и стены и колонны раздуваются от смеха. Вот-вот они лопнут, и тогда обвалится невидимый потолок, погребая под собой и меня, и принцессу.
Растерявшийся, я оглядывался по сторонам и видел только какие-то тени, высохшие и сморщенные физиономии, перекошенные от смеха рты.
Даже принцесса улыбнулась.
Как я почувствовал это, до сих пор остается загадкой. Может быть. Я догадался по несколько неожиданному движению ее фигурки; может быть. До меня донесся легкий, неуловимый звук.
Она привстала и протянула мне руку. Черное платье плеснуло, и блеснули золотом греческие буквы, которые были вышиты на его шлейфе.
Я почтительно склонился и поцеловал запястье принцессы. Кожа была нежная, бледная и пахла мускусным маслом.
Потом она жестом отослала меня. Уже без сопровождения стражи, я был волен плутать черными переходами замка, освещаемого лишь слабым светом свечей.
3.
Я уже стал забывать, как выглядит солнце, когда наткнулся на "живое" окно.
Замок, если это, конечно, был замок, был слишком велик, чтобы в нем можно было чувствовать себя свободно. Я освоил всего три этажа, и то не полностью, стараясь не отходить далеко от приемного зала принцессы.
Кстати сказать. Принцесса была теперь со мною более любезна, позволяла целовать ручку и проводила со мною по часу в день. Собственно говоря, именно по встрече с принцессой я и мог судить о начале нового дня. Если она звала меня к себе, значит где-то там, за стенами замка наступало утро. Иное ощущение времени сгладилось. Да и, в общем, время здесь уже не имело такого значения. Оно всё превратилось в ожидание встречи с принцессой, в надежду, что она когда-нибудь откроет свое лицо. В остальном же, помимо этих регламентированных встреч, жизнь моя проходила в блуждании по замку.
Поначалу мне было интересно исследовать его, но так как его пустые холодные комнаты, без окон, только со свечами вдоль стен, были похожи одна на одну как капли воды, интерес от новизны ощущений стерся, и я продолжал считать шаги и отмечать повороты уже не столько из любопытства, сколько по обязанности иметь хоть какое-нибудь занятие. По этой же непонятной обязанности я с каждым днем забирался все дальше и дальше, пока, наконец. Не наткнулся на это самое "живое" окно.
Собственно, сначала мне показалось, что это просто настоящее окно. Оно сразу же напомнило мне о том, что я уже было стал совсем забывать - о мире, что был за стенами замка, о голубом небе с желтым шариком солнца. Я снова увидел людей, спешащих куда-то по своим делам, именно людей, а не сухие угрюмые тени, прячущиеся в углах. Но стоило мне протянуть к нему руку, как оно исчезло, исчезло, явив суровые серые камни стены, совсем такие же, как те, которые встречали меня за каждым поворотом ведущего сюда и далее бесконечного коридора.
Я не удивился, я уже отвык удивляться. Это чувство мне было известно, оно существовало где-то там, в памяти, как старинный, чем-то дорогой твоему сердцу, но всё же случайный знакомый. Скажем иначе - я был разочарован. И тем не менее на следующий день я снова вышел к этому месту, и там снова ярким пятнышком светилось окно. В этот раз я был более осторожен, за что и был вознагражден.
Мне стало ясно, что это окно - не совсем окно и даже вряд ли имеет отношение к внешнему миру. Слишком много всего сразу виделось в нем. Позже я заметил и другие странности - оно поддавалось управлению.
Хмуря брови, я научился менять перспективу, яркость, время суток, содержание картинки и темп развертывающихся перед моими глазами сюжетов. И только настроение этого пейзажа было мне не подвластно. Оно было грустным, оно как бы говорило мне: к чему тебе мир? Смотри - там также безрадостно и тоскливо, - унылые люди спешат по своим ненужным делам, все мелочно суетятся, и на эту суету замучено взирает облезлое солнце, а если это ночь - то щербатая, хмурая луна. Квелая природа и скучные люди - всё это было похоже на правду, и в то же время в чем-то неведомый режиссер переборщил. Моя реакция вряд ли оказалось такой, на которую он рассчитывал, показывая мне это - я возмутился.
4.
До сих пор я влачил свое полурастительное существование, даже не пытаясь противиться. У меня была цель, у меня была надежда, у меня был символ - принцесса. В стороне от принцессы, казалось, не оставалось ничего существенного. Если бы и случилось что-то, отдаляющее меня от нее, первым же делом следовало бы восстановить прошлое состояние, вернуться, войти в этот ритм, это чередование встреч и разлуки, снова вознести себя на алтарь покорности и вечного ожидания. Иными словами, до того как я наткнулся на это окно, я и не помышлял о бунте, о бегстве из плена. Мне даже не приходила в голову мысль, идентифицирующая мое привычное ежедневное положение как плен. Но теперь я возмутился.
Нет, я по-прежнему не считал, что меня обманывают. Картинка, предъявленная мне, не стала в моих глазах менее правдивой, но ее безотрадность, равномерная грусть, делающая мир так похожим на замок моего заключения, возбудили во мне желание проверить это, удостовериться самолично, желание яркое и конкретное, странно не сочетающееся со всем, что меня окружало.
Я с трудом дождался очередной встречи с принцессой и робко изложил свою просьбу. Черная фигурка была неприятно удивлена, а потом впала во гнев:
- Иди, и не приходи сюда больше, пока не одумаешься. Отныне этот зал закрыт для тебя. Посмотрим, как тебе понравится лишиться точки отсчета, - сказала она. - А если будешь упорствовать, что ж, придется напомнить, кто ты для нас, чтобы ты вполне ощутил ничтожность своего существа и проникся почтением, с которым ты так легко и безответственно расстался.
Принцесса встала и повернулась ко мне спиной.
- Вытолкайте его в шею! - приказала она. Но прежде, чем меня увели, я успел заметить, как сверкнула золотом надпись на шлейфе ее платья. Как жаль, что я не умею читать по-гречески...
5.
Потеряв возможность строить свои прогулки на научной основе, с должной периодичностью и равномерно наращивая дальность пути, я сразу же заблудился. Однако это меня не испугало - мною уже завладела идея-фикс.
По натуре я был когда-то человеком упорным, если не сказать хуже - упрямым. Гнев принцессы еще больше раззадорил меня. Раз она так не желает показать мне реальный мир, тем более интересно добиться этого во что бы то ни стало. Сейчас, когда я лишился встреч с принцессой, терять мне было уже почти нечего, так что я ничего не боялся. А родившийся во мне интерес был мне дорог, как редкостный бриллиант, поскольку я давно отвык от этого чувства.
И под флагом упрямого интереса, перестав отсчитывать ступени и повороты, я лез и лез на самый верх, вне времени, лишившись иного ориентира, кроме направления, подсказываемого мне силой тяжести. И вопреки этой силе, гнувшей меня к полу, я распрямлялся и поднимался все выше и выше, накручивая круги по неведомым лестницам и переходам.
Сколько же этажей осталось позади, когда передо мной снова блеснуло окно? На этот раз самое настоящее окно, прорубленное в каменных стенах замка, скорее даже не окно, а бойница - узкая, в полтора-два фута, и высокая - в человеческий рост.
Из нее падал мягкий лунный свет. Сама луна висела в самом верху проема, большая и сочная, как яблоко, полностью не вмещаясь и все-таки просовывая мне для обозрения свои легко различимые темные пятна.
А перед бойницей, омываемая лунным светом, слабо покачивалась веревочная петля. Под петлей стояла скромная табуреточка, как бы подсказывая, что следует делать дальше.
Я встал на нее и, ухватившись за веревку чуть повыше петли, с силой рванул вниз.
Ничего не случилось. Потеряв равновесие, я качнулся в сторону, табуретка выскользнула у меня из-под ноги и с грохотом отскочила к стене.
Я висел на канате пальца в два толщиной. Смешно было ожидать, что он порвется под моим весом.
И я полез вверх, неловко перебирая ногами и руками, то и дело соскальзывая, к смутно проглядывающемуся потолку...
И все-таки мне удалось это. Затратив изрядную порцию сил, я стукнулся макушкой в щербатый и влажный свод.
Канат был привязан к короткому железному крюку, вбитому в потолок. Чисто машинально я попытался развязать узел. Трудно представить себе более нелепое положение: человек, висящий на канате под потолком на неизвестно какой высоте от пола, пытается развязать узел, которым этот канат держится - что-то срони мюнхгаузенскому вытягиванию себя за волосы.
Чуть не сорвавшись, я крутанулся вокруг оси и вдруг зацепил ногою за стену. Это меня натолкнуло на мысль. Скоро мне удалось нащупать щербинку в стене, куда можно было поставить ступню. Обретя таки образом точку опоры, я дернул крюк сначала в одну сторону, потом в другую, стараясь расшатать его в свое ложе. Это оказалось возможным, крюк обретал все большую степень свободы. Из-под него сыпались камушки, с гулом раскатывающиеся внизу по полу.
И когда я, оттолкнувшись от стены, снова повис на канате, этого было достаточно, чтобы крюк, с мясом цемента вырванный из потолка, рухнул, увлекаемый мною и грозя размозжить мне голову.
Падение свершилось на редкость удачно. Высота оказалась не очень большой - метра три с хвостиком, и я, хотя сильно отбил себе пятки, остался жив и - более того - стал обладателем длинной веревки.
Но мне по-прежнему было не ясно, что следует делать дальше. Добывая канат, я действовал скорее интуитивно, предчувствуя какую-то возможность, о способе реализации которой сознание пока не имело четкого представления.
И я опять подивился очередной ошибке режиссера моего поведения. Луна в бойнице и петля были задуманы как упрек, как призыв к смирению. Я должен был сесть на табуреточку и прочувствовать свою вину во всей ее совокупности - от начала и - увы - до конца. И в глубине души у меня действительно зародилось такое желание. Но я не поддался ему. Я вступил в борьбу (или продолжил ее). И сейчас, если у меня в душе что-нибудь и осталось, то смирения в этом было самая малая доля.
Я перевязал канат с собственно крюка на его основание - прямое жало, еще недавно разрывающее потолок и даже сейчас - в ошметках затвердевшего цемента, и попробовал - надежно? Не соскользнет ли?
Удовлетворившись, я просунул канат в бойницу, а крюк зацепил за нижний ее окоем, выступающий челюстью зачаточного подоконника.
Путь через окно был единственно существующим путем бегства, и потому я воспользовался им, не задумываясь о последствиях.
Под моей тяжестью крюк завозился, устраиваясь в камнях поудобнее, и свежий бродяга-ветер радостно ударил мне в спину, как случайно встреченного знакомца.
Достигнув конца каната я вытянул носки ноги с удивлением не обнаружил земли, хотя не было ни малейших оснований к тому, чтобы ей здесь очутиться. И тогда я совершил очередное безрассудство - я просто взял и разжал руки, и, падая неизвестно куда, всё же посмотрел, куда это я падаю, и в лимонном свете луны увидел землю, а над нею и чуть в стороне - темное пятно, в которое я вошел, как ныряльщик в воду, и тогда оно оказалось деревом.
Ломая ветви и сучья, цепляясь и стараясь уцепиться, я проскользнул сквозь крону и упал, мягко, как будто спрыгнул. Еще не встав, я почувствовал, как запахи мира навалились на меня, выкристаллизировавшись в мозгу ясной мыслью "Жив!", к которой вскоре добавилась еще одна: "И свободен!"
- Жив и свободен! - И тут меня
взяли.
6.
Сумрачные тени ввели меня в церемониальный зал, который был столь долго закрыт для моего посещения, плотно заломив руки за спину.
Принцесса сидела на троне, как бы демонстративно не замечая моего присутствия, чуть отвернув голову, гневно запрокинутую, словно хотела рассмотреть что-то за пределами замка.
Стражи толкнули меня в спину, обрушивая на колени, но я устоял и, сделав небольшой шаг вперед, восстановил равновесие. Руки мне отпустили, и я стоял, растирая затекшие запястья.
Наконец принцесса обратила на меня свой огненный взор, пробивающийся сквозь густую вуаль, как сквозь туман - свет сигнального фонаря.
- Ты, - сказала она с надрывом, - жалкая букашка, раб! Холоп! Как ты смел замыслить такое? Ты достоин самой худшей кары, я заточу тебя в карцер: у тебя возьмут последнее, чем ты обладал до сих пор - свободу передвижения.
Этого я не стерпел. Неудача с побегом взъярила меня. Я стал резок и жёсток.
- Кто вам дал право так разговаривать со мной? Ваша корона - еще не повод для моего рабства!
- Ишь, как ты заговорил, козявка! - Принцесса нервно рассыпала колокольчики смеха. - Да ты же сам отдался мне в руки! Ты открылся передо мною, и теперь моя власть над тобою безгранична!
Она сошла с трона и направилась мимо меня к двери. А у меня в голове прокручивалась наша первая встреча, словно старая пленка: "Имя! Скажи имя!" - закричали тогда вокруг. Может быть, это и есть моя главная ошибка?
Проходя мимо меня, принцесса откинула вуаль с худого морщинистого лица: - В карцер его! - и ткнула в меня длинным и острым, как шило, пальцем.
- И все-таки, как тебя зовут? Ведь Принцесса - это не твое имя. Воровка, ты украла его! - крикнул я ей вслед, увлекаемый стражами в противоположную сторону.
Она не выдержала, обернулась - и все застыло. Хватка моих устремителей ослабла, а лицо принцессы исказилось в горькой гримасе. Затем она встряхнула головой, усмехнувшись ядовито и зло:
- А, вот чего ты захотел, мой мальчик! Ну уж нет! Я гораздо осторожней тебя, - она ласково погрозила мне сухим кулачком, и стала еще безобразней. - Ведите же его! Чего вы встали!
И движение возобновилось. Она пошла дальше, и сусальным золотом вспыхнули буквы на ее платье. “meloina colh”- четко увидел я и через мгновение понял, как следует читать эту надпись.
Вцепившись в дверной косяк, не давая затянуть себя в слепую темноту задверья, где даже свет свечей не подлежал сосуществованию со мной, я закричал, стараясь, чтобы ее настигли мои слова:
- Меланхолия! Черная желчь! Черная принцесса! Я понял, я знаю твое имя! Ты уже не властна надо мной! Меланхолия!
И что-то дрогнуло в мире.
7.
Я шел по дороге, не в лад напевая
какую-то песенку, и черный замок прятался за спиной в темную зелень листвы,
поджидая очередного прохожего, а впереди разгорался, расплескивал искры
гнедой и веселый костер. Кто-то у него меня встретит?
